Перешагнув порог галереи «Беляево» и оторвав взгляд от резинового коврика, о который вытирают ноги, внезапно, глаза в глаза, сталкиваешься с чем-то давно знакомым и уже, будто когда-то видимым. С тем, что французы называют «дежавю» (фр. déjà vu — уже виденное), вошедшее в европейскую культурологию постмодернизма, как техника феноменологического анализа интенциональной экзистенции подсознания, как «воспоминание о настоящем». Как парадигмальный статус — (знаменитое «ничто не ново под луной»). «Невидимое» притаившееся за фасадом «уже сказанного». Когда виртуальный (от лат. virtus — воображаемый) мир становится более реальным, чем сама реальность.

Ты настороженно погружаешься в анфиладу залов с картинами, которые, как тебе кажется, тоже вопросительно смотрят на тебя. Это продолжается до тех пор, пока, наконец, не упираешься в тупик, в стену, которая внезапно исчезает и перед взором во всю мощь предстаёт монументальная картина в полтора человеческих роста — «Клятва» (художник А.В. Лохин).

И вновь что-то знакомое, но не вполне ясное, погружает тебя в глубины твоей памяти, и, в конце концов, из сумрака забытых времён выплёскивается живой тенью от склонённых солдат перед прекрасной, даже в своей печали, молодой женщиной с босоногим мальчонкой на руках. И ты почти физически ощущаешь, что это не просто русские солдаты, склонившиеся в клятвенной скорби, с жатыми зубами, чтобы сдержать слезу вины перед русской бабой в драном платье... А перед тобой призрак «Сикстинской мадонны» с полотна великого Рафаэля. Та же композиция, те же персонажи, всё то же прекрасное лицо, только смазано черной краской войны.

Тишина встала стеной за моей спиной, отделяя меня и картину от остального пространства выставочного зала, словно отрезав ломоть чёрного чёрствого хлеба, и я ощутил запредельную цену той убогой тыловой пайки, что хранил бог за пазухой.

— Пойдём со мной! если хочешь, проведу по скрытым тропам той войны, какую не знаешь — не столько услышал, сколько почувствовал я чей-то голос, донёсшийся со стороны картины. Я окинул взглядом полотно и по каким-то неведомым для меня следам и знакам, понял, что это ко мне обращается мальчонка, сидящий на руках военной мадонны. Детский взгляд вопросительно пронзал мои глаза. Я невольно подчинился и вдруг оказался в странном для меня состоянии, словно в 3D-кинозале, только не зрителем, и не персонажем, а каким-то маргиналом, кем-то третьим, вроде наблюдателя, который видит себя в зеркале, только отражение это было более живым, чем сам оригинал. В конце концов, мне стало всё равно кто из нас главный, потому что уже оказался в гуще событий «на переправе» по «Дорогам войны» скульптура А.П. Смоленкова.

Мой разум сразу захлебнулся в расплавленном металле, разлившимся бронзовой гладью реки с двумя торчащими головами, двигающихся по горло в застывшей лаве, со вскинутыми вверх руками, держащих из последних сил оружие и остатки жизни, в надежде, что жизнь из своих останков возродится, как вечная птица феникс, воскресает из пепла.
А мальчонка уже тянул меня дальше, всё глубже погружая в феноменологический дискурс, и вот я ощущаю на своих зубах песок и грязь, жуя мёрзлую землю; сжимаю руками голову на дне окопа на картине «Контратака под Москвой» Александра Беглова. Всё сильнее втискиваю лицо в истоптанный сапогами, пропитанный кровью грунт. В страхе моля Бога о спасении тела и души, чтобы Он защитил, спас, уберёг от фашистского танка с полотна «Защитники Москвы» Андрея Дубова, неумолимо ползущего на мою погибель, скрежеща железными зубьями гусениц, вбивая в уши и мозг отвратительную симфонию смерти. — Господи! Спаси! — в такт барабанам симфонии стучали мои зубы, пробиваясь сквозь призму культурологических структур из прошлого «вчера» в настоящее «сегодня», деструктируя моё Я, преобразуя его в нечто иное под давлением пропадающих следов уже исчезнувших из сознания знаков. Разум померк, но ещё долго перед глазами с картины «Атака» Анатолия Бугакова мельтешил страх в жутком ритме красных сапог, бегущих в атаку солдат, чьи подошвы словно окровавленные лезвия мясорубки перемалывали живое мясо... В конце концов, образы растворились во мраке, оставив меня без себя...

А спустя мгновение расщепились веки глаз, и я увидел, что валяюсь на брюхе, прильнув губами к луже на брусчатке «Красной площади» фотосерии Г.Л. Кузьмина. И при каждом жадном глотке колебалось в воде отражение Спасской башни, прикасаясь звездой к моему лбу. Площадь, выворачиваясь, поползла вверх, заполняя всё небо брусчаткой и, казалось, что вот-вот булыжники оторвутся от небесной тверди и градом посыпятся сверху, как божья кара. Это было так ясно, до абсолютной правды, но..! но только было не понятно за что такие муки..?

Мальчонка вытащил меня за ноги из-под грозного неба, вытер своей бледной ладошкой, оставшуюся от лужи воду с моего лица и прошептал — пора идти дальше. Я же даже не шелохнулся, мне было не до него, меня отбросило куда-то далеко в сторону, в другое пространство, в другую страну, которой не было здесь на выставке. Я, на какой-то миг, утонул в концепте студии DavidGroup «Не квадрат — иная реальность» (Not a square — Other reality), где за гранью квадрата в пучине хаоса скрывается «роза ветров», которая раскачивает и до дрожи колеблет квадрат, не позволяя твёрдой руке вставить ключ в замочную скважину, чтобы никто не смог открыть заветную дверь мироздания. Иначе..!

Что иначе? Вопрос повис в пространстве... Реальность вновь вернулась ко мне. Я уже стоял в центре зала рядом с мальчонкой, который напряжённо смотрел мне в глаза и с каким-то трепетом указывал рукой в сторону. Проследив направление, мой взор вдруг оказался в месиве, кишащем прекрасными, нечеловеческого совершенства телами, которые ломались и плавились в какой-то круговерфи фигуративных событий на картине Константина Худякова «Битва за Москву».

Мой взгляд завертело в эпицентре особой войны: «Homo sapiens» и «Андроидов». Вообще-то войны, как её мы знали, и не было. Это была битва между Творцом и его Созданиями. Разум против интеллекта и интеллект против разума. Интеллект шёл на разум молча, без криков «Ура», сливавшихся с грохотом снарядов; всё шло на ультразвуке, не слышного для уха «Homo sapiens», у которого только вены сильнее набухали и пульсировали на висках... А в результате, вдруг некоторые фигуры оплавлялись, постепенно оседая, превращаясь в лужу ртути, от которой даже не исходил запах. С идеальных тел стекала кожа, оставляя без плоти лица, оголяя кишки; обнажая кости и арматуру, которая деформировались в web-паутину, ещё страшнее оплетая мозг и разум.

Или внезапно, великолепная фигура наполовину проваливалось сквозь пол, оставляя искалеченный обрубок, который продолжал шевелить конечностями и мигать ресницами, разевая беззвучно рот, словно задыхаясь крохами жизни. И казалось, что обрубок, ничего не понимая продолжает нестись неизвестно куда. Как курица, без головы из-под топора, истерично машет крыльями, всё ещё пытаясь убежать от судьбы.

Битва была жестокой. Перемешались ноги и головы, пальцы и лица, временами казалось, что вместо глаза на тебя смотрит большой палец ступни... Всё поле битвы опоясывал извне и в тоже время пронизывал изнутри, зловеще поблескивая золотой чешуёй Змей. Его голова скрывалась за краями картины, но опять, по каким-то тайным знакам, было абсолютно ясно, что это тот самый Змей, которого однажды Георгий Победоносец уже пронзил копьём. Но, видимо, вновь воскрес Гад..., сплёл из своих колец блестящие сферы с новыми дантовскими кругами ада, где как в магическом шаре просвечивался будущий апокалипсис. А сверху, из левого угла, торчала громадная ладонь с растопыренными узловатыми пальцами, и было неясно то ли это когтистая лапа Зверя, то ли трепещущая от возмущения рука Георгия Победоносца, готовая взять копьё.

Последнее, что заставило меня вздрогнуть — это, мальчонка внезапно отстранился от меня и медленно растворился в картине. Я вцепился глазами в изображение, пытаясь отыскать своего проводника, но безуспешно, как вдруг один из кибергов улыбнулся и подмигнул, а мне почудились в компьютерном лице знакомые черты. Я ещё немного постоял и направился к выходу...

Уходя, я обернулся на прощанье, вослед мне, почему-то с укоризной, смотрели бюсты героев и полководцев, мимо которых я прошёл молча, и мне стало совестно...

Виктор Адамович