"Про еду и про людей" в зале "Лаврушинский`15"
Каждый из нас огораживает свое пространство. Обставляет его со свойственными нам вкусом и привычками. Выбирает людей, как предметы, исходя из собственного чувства меры, полагая, что они всегда останутся неизменными. Но вот что-то происходит - неуловимое, как искушение. Соблазн ведь всегда легок, воздушен, блестящ. Что может быть лучшим выражением соблазна, чем яблоко, даже такое жесткое и неподвижное, как у Сезанна? И вот оно шевельнулось от легкого касания руки, дохнул ветер, что-то зашуршало, зашептало по углам, повеяло ароматом – и мы оказались во власти новых ощущений, все привычное и знакомое обрело иные формы, иное звучание.
Об этом много раз было сказано – о тайной жизни вещей, за пределами их внешней границы, об изменчивости величин – как больших, так малых. Человек присваивает вещь, и она помогает жизни, но она и овладевает ею. Человечеству это было известно давным-давно. Символика вещи, ее тайный мистический смысл - излюбленный сюжет начиная с наскальных изображений. И если уж мы говорим о живописи, то нет ничего символичнее пищи, поглощаемой человеком, проникающей в него и становящейся его частью.
Человек стремится к удовольствию. В первую очередь к физическому. Стремление к получению удовольствия от еды заложено в нас природой. Эпикур говорил, что «удовольствие желудка является основой и источником любого блага». Но еда, как известно, еще и наслаждение, причем наслаждение как высшего, так низшего порядка. Наслаждение и искушение – неразлучная пара, а с искушениями нас учили бороться. Физиологичность наслаждения пищей ставит его рядом с эротическим удовольствием. Колебания от плотского удовлетворения до возвышенной чувственности весьма разнообразны. Поэт Средневековья сравнивает свою Даму с цветком, лозой, серной, гуманист позднего Возрождения «описывает свой идеал со всей подробностью гастронома, критикующего вкусный торт или сложную подливку, и все его сравнения заимствованы из богатого мира натюрморта».
На грани видимости предмета существуют вещи на работах Арона Буха, Веры Ельницкой, Алексея Ваулина. Все здесь захвачено потоком цветовой энергии, вовлекающей в стихийный жизненный круговорот. Темы задуманы в глобальном масштабе: противопоставление тьмы и света, пульсация, экстаз, цветение, увядание, игра. У Кати Медведевой и Люси Вороновой принцип иной: вещи неотрывны от своего фона, сжились с ним, как с собственным домом. Это как разговор двух пар – галантной на голубом и простецкой на земляном, экивоки в одном, прямота жеста в другом случае. Праздничность форм есть в натюрморте Ларисы Наумовой. В том смысле, что они весомы, активны, действенны. Это южный по характеру натюрморт, не по составу предметов, и даже не по свойству архитектурного пейзажа, а по какой-то своей настойчивости в овладении пространством. Здесь не смущают пересечения, они даже необходимы, поскольку строят грань, угол, отсекают часть пейзажа, подчиняют пейзаж натюрморту, предлагая и зрителю разделить упоение высотой и смелостью жеста.
У Натты Конышевой стол превращен в подмостки для танцующей с блюдом Саломеи. Теперь уже сама живопись существует на грани исчезновения, она, кажется, с трудом удерживает нагромождение фрагментов фигур, сцен, пространств – чудовищного сна, окружившего стол и готового провалиться вместе с древней рабой ненасытности в его пасть с пустующими зубьями кресел.
Два других автора возвращают нас к пластике. Духом Крита веет от дамы с птицами Льва Табенкина. Все в ней древняя форма и все в ней движение. Как раскрашенная терракота, «богиня с птицами», несет она дары своему избраннику. Столь же плотно, скульптурно, правда, бутафорски скульптурно сделаны вещи в работах Наталии Нестеровой. Здесь тема искуса едой дана буквально, как угроза человеку. Ломти арбуза пугающе искажают лица подобием накладного рта, муляж руки торчит из мякоти плода. И как при этом живо, по-настоящему выглядит спинка кресла! Вещи заменили людей. Дама предлагает устрицы кавалеру – Адам и Ева на фоне французского парка. Они наслаждаются трапезой, а возможно, лицо героя искажено гримасой боли – невольно вспоминается Мэтью из «Повара, вора, его жена и любовник..», давящийся устрицами, и другие, мучимые пыткой еды в этом роскошном и страшном фильме. Хелен Миррен, исполнительница роли главной героини спрашивает Повара, какая еда выше всего ценится в его ресторане. «Черная, - отвечает тот, - черные маслины, черная смородина, черная пища – смерть. Черная икра – смерть и рождение одновременно».
Из черноты выплывающие лодочки устриц, пульсирующий цвет зарождающейся жизни, три возраста любви, тихий разговор двоих, рассекающий жест, морок кошмара, запах глины, имитация жизни – так легли карты на этой выставке.
_____________________________________________________________________________
Елена Комаренко –коллекционер, куратор, член ТСХР, куратор проекта «Красные ворота/Против течения», член экспертного совета проекта, арт-менеджер, основатель галереи «73 улица».